Мой приемный ребенок. Что оказалось сложным на самом деле?

Здравствуйте, в этой статье мы постараемся ответить на вопрос: «Мой приемный ребенок. Что оказалось сложным на самом деле?». Также Вы можете бесплатно проконсультироваться у юристов онлайн прямо на сайте.

Мы бездетно прожили 8 лет и поняли, что готовы на усыновление. Хотели двух пацанов 2–3 лет. Нам почему-то сразу предложили 6-летнего, рассказали немного о его судьбе несчастной. Мы хотели отказаться, ведь даже то, что услышали, было жутким. Но когда мы с мужем увидели фото, переглянулись — наш. На фотке не было красавчика — лысое лопоухое нечто с беззубой улыбкой. Но нам вдруг стали неважны ни история его, ни его состояние, ни прошлые и будущие проблемы. Было четкое ощущение, что наш.

Моя младшая дочь пришла к нам жить, когда ей было 10 лет. Вернее, это моя средняя дочь привела ее на ночевку, которая длится вот уже 13 лет. В своем возрасте девочка прошла через многое. С ее появлением я впервые в жизни поняла, что должна любить кого-то, не ожидая ответа. Что она может никогда не полюбить нас в ответ. Что она, возможно, никогда не будет верна нам как семье. Но только приемная дочь помогла мне узнать себя по-настоящему.
Пожалуйста, не поймите меня неправильно, я люблю своих биологических детей всеми фибрами души и отдала бы за них жизнь, но приемную дочь я люблю, может быть, чуточку больше. Она изменила нашу жизнь и научила нас быть максимально открытыми и честными. Сегодня все мои четверо детей дружные и сплоченные, как банда. Мы — ее семья, а она — наша. © Renee LaCoste Long / Quora

Решил написать историю своего друга Романа, который стал приемным отцом в далеком 95-м году. Простой водитель, супруга Татьяна, сын. Жена поехала в роддом рожать дочку. Там от ребенка отказалась какая-то малолетка. Мальчика родила болезненного, крикливого, и жена Ромы первое время кормила его. Ребенка должны были забрать в дом малютки, но так как он был новорожденный, то по просьбе супруги оставили у нее, сказав, что заберут через 3 дня.
Была весна, река пошла, паром еще не наладили, ледоход, дороги до села не было. Роман привез ребятишек домой и не думал, что навсегда. Думал, дорога наладится и заберут мальчонку в дом малютки. А когда за мальчиком приехали, он заболел и решили не трогать его. Татьяна уже тогда сказала, что не отдаст никому сына. Так и назвала его — сыном. Подали заявление на усыновление, семья у них хорошая, от них и отстали.
Недавно Роман рассказал, что Стасу (так назвали мальчика), когда тому лет 8 было, один «добрый, правдивый» сосед все рассказал. Парень сначала замкнулся, потом спросил родителей, те не стали отрицать, рассказали правду. Сын долго молчал, а потом сказал: «Ну теперь мне хоть понятно, почему вы все светлые, а я темный».

Когда ребенка изымают из семьи, возникает повторная травма — он теряет привычный мир близких людей и оказывается один на один с системой детских домов, где чужие люди и порядки. В детских домах тоже разное случается, но там никто не занимается психологической реабилитацией детей.

В детском доме, в ситуации абсолютного одиночества и пренебрежения системы к индивидуальным потребностям и особенностям, у ребенка происходит процесс «заморозки» — он замыкается внутри себя и в таком состоянии живет.

А потом ребенок оказывается в приемной семье — с очень тяжелым бэкграундом, травмированный, привыкший к тотальному равнодушию со стороны взрослых. Некоторое время состояние «замороженности» сохраняется, а потом ребенок привыкает к семье, к безопасности, теплу и ласке, и у него начинается разморозка. И в этот момент происходит самая тяжелая история — травмы прошлого начинают бессознательно проявляться.

Заранее нельзя сказать, как проявится травма. У каждого ребенка своя тяжелая история и своя индивидуальная реакция. Чтобы в этот период справиться с проблемами, приемным родителям нужны и знания, и помощь специалистов.

«Это не генетика, а травма» – 5 главных особенностей детей-сирот

Часто бывает, когда ребенок из детского дома не знает, не умеет или не понимает большую часть совершенно элементарных вещей, которые для его «домашних» сверстников совершенно естественны. Например, что грязную одежду не выбрасывают, а стирают, или что родители уходят на работу, приходят, на заработанные деньги покупают в магазине еду, готовят ужин — так устроены товарно-денежные отношения. Когда уже достаточно взрослый ребенок не знает, что такое времена года, все, кто не знаком со спецификой таких детей, думают: «У ребенка, мягко говоря, задержка развития или умственная отсталость».

Это просто наследие прошлой жизни, а не органическое поражение головного мозга. В кровной семье ребенком никто не занимался, а в детском доме он просто не видел, как мама ходит на работу и покупает продукты, в столовой ему давали готовую еду, он не знает, что такое мыть посуду. Но эта задержка развития абсолютно компенсируемая, все пробелы можно быстро наверстать. И приемный родитель должен быть к этому готов.

Многим кажется, что раскачивание перед сном или просьбы вполне взрослых детей купить им бутылки с сосками — еще одно проявление умственной отсталости. Это классические последствия детского одиночества, никакого отношения к умственным способностям не имеющие. Попав в семью — естественную среду выращивания — ребенок пытается компенсировать этапы, не прожитые в раннем детстве, добирает недоданные объятия, заботу, сживается с ощущением защищенности. И если приемный родитель прошел нормальную подготовку, то такой период обычно переживается достаточно легко.

История:

Все восемь лет своей жизни Аня провела в доме-интернате. Она была «отказницей с рождения», а потенциальных усыновителей отпугивал ее диагноз — у девочки обнаружили тяжелую патологию центральной нервной системы, в результате которой Аня не могла ходить и постоянно пользовалась памперсами. Главным аргументом для ее будущей приемной мамы Ларисы стали слова сотрудников детдома: «Девочка интеллектуально сохранна».

Первые месяцы дома мама провела за консультациями: хотела понять возможности для лечения и реабилитации. Все визиты к врачам Аня переносила спокойно, никогда не плакала и не кричала.

Напрягалась Лариса из-за двух моментов. Во сне дочь постоянно сосала палец, из-за чего на нем образовалась незаживающая болячка. А дома у нее резко портилась дикция, Аня коверкала слова. Когда Лариса переспрашивала, девочка плакала, дело доходило до истерики. Наложилась и другая проблема — Лариса не могла уговорить дочь заниматься развивающими играми. Аня только раскрашивала картинки, да и то сильно «не по возрасту» (для детей 3 лет, очень простые и яркие).

Психолог не выявил у девочки отставания в развитии и каких-либо интеллектуальных нарушений и объяснил Ларисе причину такого поведения. Оказалось, дома, в семье, девочка пытается «отыграть» период раннего детства, когда она была лишена защиты и заботы мамы, прожить младенчество и получить от мамы именно то внимание, которое оказывают младенцу. Поэтому и были слишком детские занятия, сосание пальца по ночам и нарушения речи.

С Ларисой и Аней начали работать психологи: маме снимали повышенную тревожность и обучали спокойному отношению к поведению ребенка, а девочке помогали пережить травму оставленности и вернуться в возрастную норму. Через несколько месяцев ситуация нормализовалась.

Побеги — серьезная проблема: родители беспокоятся и за ребенка, и за себя, так как несут ответственность перед законом, но, к сожалению, для приемных детей это довольно типичная история.

Почему?

Часто повзрослевший ребенок попадает в семью после длительного пребывания в детдоме, и в семье у него возникает синдром обманутых ожиданий. К сожалению, детские дома никогда не готовили детей к попаданию в приемные семьи, и представления ребенка о семье формируются под влиянием очень специфических факторов. Взрослые, приезжающие в детские дома, — это, чаще всего, спонсоры, которые привозят подарки и устраивают праздник. И дети искренне считают, что такая жизнь у них и будет в приемных семьях — с подарками и праздниками.

И когда дома начинается обычная будничная жизнь, приемные родители накладывают какие-то рутинные обязательства — ходить в школу, делать уроки, помогать по дому, у ребенка случается отвержение, разочарование, вплоть до побега из дома в опеку или детдом со словами «Верните меня обратно».

История:

Семья Васильевых из крупного российского города решила усыновить подростка: у Ольги и Андрея уже были две кровные дочки-дошкольницы, но муж очень хотел взрослого сына. Васильевы прошли курс в школе приемных родителей, и вскоре в их семье появился Саша. Ему было 14 лет.

В детдоме про него говорили «двоечник и хулиган», но, попав в семью, Саша стал учиться на 4 и 5, не прогуливал уроки, помогал родителям с младшими детьми, ходил с отцом на рыбалку — казалось бы, все идеально. А спустя год он сбежал из дома.

Возвращал в семью его сначала детдом, потом, во второй побег, уже органы опеки. Но Саша твердил: «Надоело ходить в школу, учиться, что-то делать по хозяйству. Хочу на свободу в детдом». Однажды он на сутки заперся в своей комнате и не открывал дверь. Тогда родители обратились за помощью к психологу.

И хотя в той ситуации Васильевы были терпеливо настроены, к сожалению, с детьми из детских домов недостаточно «все делать правильно» и «просто их любить».

Весь следующий год с Сашей работали психологи. Сейчас ему 16 лет, поступил в колледж. А Ольга с Андреем взяли под опеку еще двоих детей: 10-летнего мальчика и девочку-подростка. Они очень воодушевились, потому что справились, и поняли, что при поддержке смогут воспитать и других детей.

Опеки – это государственные институты, которые должны помочь устройству детей в приемные семьи. На деле оказалось, что они испытывали потенциальных родителей на прочность: их общение обычно было малоинформативным, а ответы формальны и сухи, строго по инструкции.

В Москве на меня шикали, махали руками, с порога говорили, что детей у них нет. Имея в виду, что нет детей без очень серьезных заболеваний. В Тульской области разговор начался с откровенного хамства – более-менее вразумительный ответ я получила после того, как попросила представителя региональных оператора назвать имя и фамилию. Несколько раз у меня было так: я звонила в регион и спрашивала о конкретном ребенке, и в один день мне говорили, что его родная мама восстанавливается в правах, а через три дня его уже неожиданно забирали в другую семью. В каком из этих случаев мне врали — понять на расстоянии сложно. Но руки опускались.

Приятное исключение из регионов опека по Иркутску и Иркутской области – ее представители проявили заинтересованность во мне как в опекуне, и подбодрили, сказав: «Приезжайте, мы вам кого-нибудь обязательно подберем».

Поэтому лучше не фокусироваться только на базе данных и на посещении опек, а обращаться также к другим возможным источникам – посещать сами детские дома и дома ребенка, где сейчас регулярно проводятся дни «открытых дверей» и можно сразу пообщаться с понравившемся ребенком; позвонить в благотворительные фонды, волонтеры которых постоянно колесят по стране; вступить в тематические группы в социальных сетях «ВКонтакте» и Facebook, например, «На пути к усыновлению», «Заберите счастье домой» и другие.

Что на самом деле происходит с детьми, от которых отказались при рождении?

А я тем временем продолжала поиски, но тот мальчик не выходил у меня из головы, и поэтому, узнав, что ребенок по-прежнему в учреждении, я приехала к нему еще раз. Его медицинскую карту так и не нашли, поэтому я решила взять его на неделю домой в Москву на гостевой режим.

Конечно, за это время узнать друг друга невозможно. Ребенок вел себя просто идеально, а забежав вперед, скажу, что действительность оказалась совсем другой.

Но за неделю я смогла понять, что у нас нет принципиального отторжения, и мы сможем принять друг друга (известно о случаях, когда мамы с сожалением рассказывали, что не могли принять усыновленных детей, они на физическом уровне они вызывали отторжение). Мальчик сразу же начал называть меня мамой, хотя он прекрасно помнит свою родную маму, но уж очень ему хотелось в семью. И это сразу очень подкупило, как и то, что он был моим однофамильцем! И еще за это время удалось попасть к семейному психологу Анне Чикиной, с которой меня познакомили в фонде «Арифметика добра», и к заведующему отделения неврологии Тушинской детской городской больницы. Они сказали, что ребенок обучаем, хотя нам придется очень много вместе поработать, чтобы догнать сверстников. Невролог, пообщавшись всего несколько минут, на мой тревожный вопрос: обучаем ли ребенок, сказал: «Ребенок – хитрый, значит интеллект сохранен». Это позволило мне укрепиться в моем решении и осознанно сделать важный шаг.

Когда я привезла мальчика обратно в детский дом, то уже предупредила руководителя детского дома и местной опеки, что через месяц, как только оформлю на работе отпуск и обновлю документы, приеду за ним. Но, конечно, были бессонные ночи, сомнения и переживания. Сложные разговоры с мамой и сестрой, которые в начале моих поисков поддержали меня, а когда дошло до дела – очень сильно возражали и отговаривали. Они просили не портить себе жизнь и, конечно, приводили любимый в народе в таких случаях аргумент – плохая наследственность, вырастет непременно преступником, вором, алкоголиком. У нас были ссоры и скандалы, я вместо поддержки получила сильный прессинг. А с другой стороны – «давила» региональная опека, они просили забрать ребенка или отказаться. В метаниях я пришла на прием к знакомому психологу, очень мудрой женщине.

Она, выслушав меня, предложила вспомнить, какие чувства я испытала, когда впервые увидела мальчика. Я ответила: «Теплые». Это было летом, он был налысо бритым и напомнил мне фото моего отца из его послевоенного детства.

Приняв решение в пользу этого мальчика, я обновила медицинскую справку и со всеми документами отправилась опять в Карелию. Еще заранее решила, что оформлю опеку, так как усыновление – более длительный процесс, необходимо судебное решение. И именно такой вариант нам рекомендовали в школе приемных родителей. При опеке можно ребенка сразу забрать домой, а потом собирать документы для суда. Кроме того, при опеке положены некоторые льготы и выплаты, учитывая, что ребенка я буду воспитывать пока одна – это дополнительная подмога.

В региональной опеке все оформили быстро, и на следующий день мы ночным поездом отправились в Москву. Казалось, что мальчик уже подзабыл меня, хотя я и регулярно звонила ему. Но тут он снова стал называть меня мамой. Потом уже по происшествии времени он с упреком спрашивал, почему я сразу не забрала его, еще летом. Приходилось неоднократно оправдываться.

Вообще, оглядываясь назад, понимаю, какой это сложный шаг не только для меня, но и для ребенка – ехать в новый, незнакомый город к незнакомой женщине. Каким надо быть смелым и как хотеть попасть в семью! Сейчас, когда мой сын вспоминает детский дом, его жизнерадостное лицо грустнеет, появляется тень печали… А нас впереди еще ждали месяцы адаптации и привыкания друг к другу. Но это все потом… на том этапе было радостно и позитивно. Мы наконец были дома…

(В ближайшее время на «Филантропе» выйдет продолжение истории Елены и ее сына)

На первый взгляд может показаться, что процедура усыновления очень долгая и сложная из-за множества законных ограничений и формальных требований к желающим. Но семьи, с которыми мы пообщались, утверждают обратное: сам процесс можно назвать простым и быстрым. Гораздо сложнее решиться на само усыновление.

Список необходимых мероприятий и ограничений насчитывает два десятка пунктов. Среди них — прохождение медосмотров приемными родителями, сбор пакета документов и справок, обучение в школе усыновителей. Окончательное решение принимает суд. Усыновителями могут стать совершеннолетние лица разного пола, являющиеся полностью дееспособными, не ограниченными или лишенными родительских прав и не имеющие судимостей. Будущим родителям важно иметь доход, обеспечивающий ребенку прожиточный минимум.

За усыновление и оформление опеки государство платит, и иногда это очень приличные суммы. Например, единовременная выплата на ребенка составляет 18 тысяч рублей, ежегодная — 34 тысячи. В зависимости от возраста усыновленного существуют ежемесячные выплаты до 20 тысяч рублей. Ежемесячные вознаграждения родителя, в зависимости от группы здоровья, составляют до 25 тысяч. А если усыновлен не один ребенок?

Приемные родители или опекуны часто не выполняют своих обязанностей. Истории о том, как дети попадают к тиранам или маргиналам, еще больше закрепляют стереотип: сирот берут в семьи ради денег.

C другой стороны, детям нужно посвящать много времени и тратить на них приличные суммы денег.

— Сотрудники опеки и попечительства обязаны посещать приемные семьи и наблюдать за условиями, в которых проживает ребенок. Большое внимание уделяется и тому, на что родители тратят деньги, которые государство выплачивает для усыновленного, — говорит уполномоченный по правам ребенка в Свердловской области Игорь Мороков. — Подчеркиваю: если обязанности опекунов не выполняются, прокуратура находит нарушения и не оставляет ситуацию нерешенной. Я на своей практике не встречал ни одного случая, когда ребенка брали ради своей наживы, и уж тем более никто не приходил и не говорил: «Дайте мне детей, я хочу на этом заработать».

— У меня уже было два сына. И я очень хотела дочь, — рассказывает Светлана. — Тогда мне казалось, что нет критической разницы между «родить свою» или «усыновить чужую» малышку. Подумала: есть девочки, у которых нет родителей, а у меня есть желание взять. Логично. Хорошо. Правильно.

Младшему сыну был годик, и я так была счастлива в этом материнстве! Во мне было столько сил, что, казалось, могу вырастить пятерых детей одновременно. Муж более реалистично оценивал себя и сразу сказал, что ему будет тяжело с чужим ребенком. Я уговорила. Решающий довод — социальная ответственность. «Кто, если не мы?» В принципе так и есть: мы не можем жить в счастливом вакууме по одну сторону забора, а те дети — по другую, в своем «лепрозории». Если существуют сироты, значит, какая-то вина в этом лежит на всех нас.

Личный опыт усыновления: как принять ребенка сердцем

До того, как Люба попала в семью, она провела несколько месяцев в детдоме. А в детдом ее привезли из больницы, где лечили два месяца. А в больницу она попала от пьяных родителей, которые ее ни разу не навестили.

— Усыновленные дети — особенные, — подчеркивает Светлана. — И дело здесь не в неблагополучном наследии, а в глубинной травме, переломе, который происходит в детях, оторванных от биологических родителей. Это сродни лишению права на жизнь, потому что человеческие детеныши не могут жить без опеки взрослых. Эта травма может проявляться на протяжении всей жизни, вызывать сложности в построении отношений с миром. Когда это понимаешь, все «странности» в поведении приемного ребенка становятся объяснимы. Как моя Люба могла выражать разные эмоции, если она не видела их в первый год своей жизни? Она видела рядом с собой только точно таких же сирот, кричащих или безучастных, и копировала их поведение. Первые годы она прятала еду, и мы выгребали кучу огрызков, сушек, конфет из-под шкафов и кроватей. Это все та же травма, страх лишиться базовых потребностей.

Говорят, что на один год жизни ребенка в детдоме нужно три года в семье, чтобы выровнять его со сверстниками. Я это сейчас хорошо понимаю.

Но вот общество — не всегда. Даже близкие люди.

В стране 7000 усыновленных детей и 6000 семей-усыновителей. Каждый год появляется 500-600 новых. На всех приходится четыре психолога Национального центра усыновления и психологи социальных служб, идти к которым неловко, а то и страшно: «не справляетесь — значит, виноваты, значит, ребенка отберем».

«Родные люди» — сообщество родителей-усыновителей и профессиональных психологов. Специалисты проводят индивидуальные и групповые консультации, тренинги, коррекционные и развивающие занятия для детей. Опытные усыновители помогают «новичкам», подсказывают по житейски. Работа с квалифицированными психологами, общение с единомышленниками снижают напряжение в семьях, укрепляют привязанности, доверие, взаимопонимание между усыновленными детьми и членами их новых семей. За время работы «Родных людей» не случилось ни одной отмены усыновления среди участников проекта.

Было лето 2014 года, июль. Мы были на даче, моя мама смотрела телевизор, программу «Пока все дома» — там показывали сюжет о детях, которым нужны родители. Мама позвала меня к телевизору: «Смотри, какой хороший мальчик!». На экране я увидела мальчика с завораживающей широкой улыбкой. Было видно, что он стесняется. Мальчика звали Сережа, ему было 12 лет.

Весной 2015 года мы с мужем были на концерте, посвященном 9-му мая, там были ребята из детских домов, показывали видео. Меня зацепил мальчик из московского детского дома. Когда глубоко погружаешься в эту тему, понимаешь, как страшно то, что происходит с этими детьми, и хочется помочь кому-то еще. Я туда позвонила, нас пригласили приехать. Оказалось, что мальчику уже 16 лет, и мы, конечно, не стали даже знакомиться, такого взрослого парня мы бы не потянули.

Но директору мы понравились и нас стали уговаривать познакомиться с мальчиком, которому 6 лет. Мы согласились, и там, в группе, еще не зная об этом, увидели нашего второго сына — Владика. Худенький, с огромной головой и косыми глазами — так он тогда выглядел. Мы напряглись, конечно. Муж был против — волновался из-за здоровья.

Очень долго у нас не было ресурса взять кого-то еще. Мальчики занимали все время. Но в 2019-м году я захотела дочку. Сначала ни муж, ни ребята не поддержали — были уверены, что будет тяжело, не справимся. Но постепенно пришли к согласию со всех сторон.

Владик учился в одном классе с мальчиком Пашей, которого взяли вместе с сестрой под опеку москвичи, довольно молодая пара. Через год они развелись, дети остались с приемной мамой, хотя детьми больше занимался отец. Маме было сложно, она часто жаловалась на ребят, они много времени были одни, пока мама работала.

Приемные дети: спорные моменты

Тайное становится явным — лишь красивая формулировка. На самом же деле достаточно проанализировать собственную жизнь. Все ли из того, о чем вам не хотелось бы говорить остальным, стало явным? Вряд ли. И при грамотном подходе к вопросу можно избежать любого разглашения. Для этого достаточно порой сменить место жительства или как минимум так обставить появление ребенка, например, уехав на время, чтобы у «доброжелателей» просто не было оснований для пересуд.

Да, это определенные жертвы. Но родители, которым важен их приемный ребенок, думаю, пойдут на такие жертвы, чтобы уберечь своего ребенка от лишних разговоров каких-то сторонних людей. А основывать свои признания ребенку на страхе перед каким-то потенциальным «доброжелателем» — выходит, тогда родители приемного ребенка решают свои проблемы страха, нежели думают о чувствах самого ребенка.

«Приемные дети чувствуют, что что-то не так» — это распространенное убеждение многих людей, рассуждающих об усыновлении. Да, дети чувствуют. Если сами родители постоянно думают о том, что он — «не родной», мучаются вопросами «а не расскажет ли кто?», или тем «когда рассказать?», мучаются предположениями «а не проявится ли в нем что-то такое….» и т.д.

Дети всегда чувствуют тревогу родителей. Но если родители не будут испытывать тревогу? То дети не будут чувствовать никакого «подвоха». Это проверено в том числе и практикой.

Мне довелось знать несколько семей с усыновленными детьми. И при том, что в этих семьях были свои дети — один или два, родители приняли решение растить приемного как своего и абсолютно наравне со своими кровными детьми. Эффект вполне адекватный — ничего «такого» приемные дети не чувствуют. Потому что их родители не испытывают хронической тревоги по этому вопросу. И не стоит мистифицировать такие механизмы.

Конечно, я не хочу сказать, что нет случаев, где есть смысл рассказывать ребенку правду о его усыновлении. Но все это индивидуально. Важно другое — если родители решили взять в семью приемного ребенка такого возраста, когда он легко может не помнить сам факт усыновления, то почему и зачем они так активно тревожатся о своем статусе и статусе приемного ребенка? В чем тут принципиальное отличие?

Рожая своего, родители берут 100%-ную ответственность за него. И тут они тоже берут 100%-ную ответственность за усыновленного.

И возникает вопрос — не в голове ли у самих родителей эта необходимость рассказать? Чего они сами боятся? Что ребенок не будет их достаточно любить, если они не скажут правду? Или что они сами не будут его достаточно любить, и им нужно иметь оправдание на такой случай?

— Вы только не подумайте, Соня очень любит своего папу. Поэтому мы сразу решили идти к психиатру.

— ?!

— Да, да. А к вам зашли просто на всякий случай, потому что терапевт, которая нас с рождения наблюдает, посоветовала.

Шестилетняя Соня спокойно и сосредоточенно расставляла на подоконнике семейку Барби и выглядела совершенно нормальным ребенком.

— Я бы выслушала всю историю с самого начала, — осторожно сказала я.

Как уже упоминалось выше, особенности детей-сирот не изучают даже педагоги. Поэтому Школа приемных родителей (ШПР) — единственная доступная на сегодняшний день образовательная среда и огромная ценность для кандидатов.

Если есть возможность выбора (в крупных городах ШПР много, в Москве их, к примеру, 57), лучше им воспользоваться. Почитайте отзывы о Школах, поинтересуйтесь о качестве обучения у новых знакомых по сообществу приемных семей.

истории усыновления детей неудачные

Самый удивительный подводный камень, с которым семья может столкнуться — это реакция специалистов органов опеки: «Детей нет». Конечно, это не повод сразу разворачиваться и уходить! Тем более общеизвестно, что 47 533 ребенка все еще живут в детских домах страны, хотя могут быть устроены в семьи (данные на 1 октября 2018 г.).

Что же означает такой ответ специалистов? Возможно, то, что в данный момент в городе нет детей того возраста и той группы здоровья, которые вы указали в своем заявлении.

У нас была самая обычная семья, когда мы решили принять в нее ребенка из детского дома. Мы воспитывали двоих кровных детей, и мне тогда казалось, что родить самой третьего — это сложно. Я прочитала где-то, что люди берут детей, усыновляют, и подумала: «Неужели мне могут просто так отдать ребенка? Не нужно будет девять месяцев носить его в животе, а можно просто так приехать и забрать себе?» Мне казалось, что это самый простой путь, чтобы заполучить третьего ребенка. Тогда еще все пользовались ЖЖ (интернет-ресурс «Живой журнал».— «Ъ»), я читала там разные истории о приемных детях, было много пугающих рассказов о том, как тяжело они проходят адаптацию в приемной семье… А я всегда увлекалась детской психологией и заинтересовалась: оказывается, сироты — это не просто дети без родителей, а это травмированные, страдающие дети, и приемные семьи проходят сложный путь, чтобы вернуть их к жизни. Иногда я зачитывала эти истории мужу. Он меня слушал, конечно, но никогда всерьез не думал, что нас это коснется. В то время мы жили в Брянске, и я решила: дай-ка посмотрю, какие у нас в области есть дети в сиротском банке данных. Открыла сайт и сразу увидела маленького мальчика, Вадима,— мне показалось, что он очень похож на меня в детстве. Мои кровные дети светловолосые, сын вообще с голубыми глазами, на меня не очень похожи. Наши дети были к тому времени уже достаточно большими, младшему было пять лет. Я на секунду представила себе, что Вадим мог бы быть моим сыном, а потом каждый день заходила на сайт и проверяла, не забрали ли его.

Я начала говорить об этом с мужем, но он поначалу был категорически против, считал, что лучше родить самим, а мне это казалось неинтересным — сами мы уже родили, а взять приемного малыша еще не пробовали.

То есть мотивация у меня была не совсем обычная — хотелось и маленького ребенка, и попробовать пройти какой-то новый для себя путь.

Подробной информации о детях в банке данных не дают, я уговорила мужа, что просто схожу в органы опеки и узнаю что-нибудь про Вадима. Говорила: «Никто же не заставляет нас его забирать, я просто узнаю, и все». А когда я туда пришла, оказалось, что это был последний день, когда можно успеть записаться в школу приемных родителей (ШПР), а следующая возможность будет только через три месяца, осенью. Я позвонила мужу и стала умолять: «Давай просто пройдем ШПР, нас же никто не заставит брать ребенка, мы поучимся, проверим себя, это последний шанс».

В школе приемных родителей нам обоим было очень интересно, муж сразу включился в процесс, мы дома все время обсуждали истории других родителей и, когда закончили ШПР, почувствовали уверенность и желание стать приемной семьей. Я получила заключение от органов опеки и поехала знакомиться с Вадимом, ему на тот момент было уже полтора года, и он очень отличался от тех фотографий, которые я видела на сайте. Там это был крошечный, восьмимесячный малыш, пупсик, а теперь я видела повзрослевшего мальчика, с разбитым носом, замазанным зеленкой, в колготках на два размера больше. Мне вдруг стало страшно, в первый раз пришла мысль, что ожидание и реальность могут не совпасть.

Когда я приехала в дом ребенка и увидела Вадима, он не смотрел в глаза, не шел на контакт, выглядел несчастным, брошенным, никому не нужным малышом. Я привезла домой фотографии и видео, и муж сказал, что ему тоже страшно.

А вдруг у нас не получится полюбить этого мальчика как своего сына? Но я не из тех, кто останавливается на полпути, так что сказала: «Это просто маленький ребенок, ничего страшного не будет, мы справимся!» И через некоторое время мы забрали Вадима домой.

Из-за того, что с новыми детьми у нас довольно быстро сложились прекрасные отношения, в какой-то момент стало казаться, что быть приемными родителями — совсем несложно. Читаю про какие-то проблемы в других семьях и думаю, что они, наверное, что-то не так делают, ведь мы-то справляемся и все хорошо. Со временем появились мысли, что мы могли бы взять в семью еще одного ребенка. От нас не убудет, а для него это целая выигранная жизнь. Я стала намекать мужу, мол, а давай еще одного возьмем, на этот раз точно мальчика! Место у нас есть, все условия — тоже.

Вот некоторые примеры, которые мне очень нравятся. Вы можете использовать их как основу для каких-то фрагментов своего рассказа:

  • Мы всем сердцем хотели стать родителями, мы чувствовали, что нашей любви хватит на еще одного ребенка/двоих детей.
  • Мы так сильно хотели твоего появления, что прошли через многое, и наконец ты стал/а частью семьи.
  • Мы увидели тебя и поняли, что ты — наша дочка.
  • Я знала, что скоро встречусь с тобой, я постоянно просматривала банки данных, в один момент наткнулась на твое фото, и мое сердце узнало тебя.
  • Мы — семья, несмотря на то что мы не кровные родственники, ты не рос в мамином животике и у тебя с твоей старшей сестрой Леной разные биологические мамы.

На форумах приемные родители пишут, что дети воспринимают эти истории с восторгом, просят вспоминать все новые и новые подробности и рассказывать их, как сказку, снова и снова. Еще бы! Это же все про любовь.

Почему приемных детей нельзя воспитывать так же, как родных

Проверенные специалисты с
высшим психологическим
образованием

Дети дошкольного возраста задают очень много вопросов, и это может в значительной степени облегчить приемным родителям рассказ о прошлом. На вопросы детей этого возраста следует отвечать конкретно и в том объеме, который доступен пониманию. Не пытайтесь объяснить ему, как он оказался в детском доме, с точки зрения глобальных проблем: войны, бедности и т. д. Такие абстрактные понятия дошкольникам, как правило, недоступны. Прежде всего важно оценить, насколько адекватно ребенок воспринимает рассказанную ему историю, поскольку для детей этого возраста свойственно переплетение их собственных фантазий с реальностью. Понять это можно, послушав, как ребенок рассказывает историю сам, или посмотрев, как он играет в нее с игрушками.

Не стоит обольщаться, считая, что вам придется рассказать эту историю только однажды. В этом возрасте детям очень важно послушать одно и то же несколько раз. Возможно даже, что история появления ребенка в семье какое-то время будет его любимой сказкой на ночь. Очень важно в своем рассказе соблюсти баланс между реалистичностью истории и стремлением сделать ее позитивной. С этим связано несколько важных моментов.

В этом возрасте ребенок уже способен осознать свою историю. На этой стадии развития он начинает понимать, что от него отказались биологические родители, что он потерял их. С другой стороны, для детей этого возраста очень важны правила, чувство справедливости, поэтому им бывает необходимо совместить чувства, которые они испытывают к биологическим родителям и к приемным.

Надо учитывать, что даже если ребенок этого возраста и не говорит о своей биологической семье, не задает вопросов, то это отнюдь не означает, что эта тема его не интересует.

Возможно, такие вопросы и обсуждения даже стоит специально инициировать родителям. Конечно же, не следует заставлять ребенка говорить на эту тему, однако важно дать ему понять, что он может говорить об усыновлении, и родители готовы обсуждать с ним эту тему. Кроме того, важно именно сейчас подготовить ребенка к наступлению сложного подросткового периода. Необходимо создать предпосылки для правильной идентификации ребенка еще до того, как все сказанное взрослыми начнет восприниматься в штыки. На этом же этапе стоит еще раз, уже на более сложном уровне, рассказать ребенку о его биологической семье, о его истории.

Социум нередко предвзято относится к приемным детям, указывает психолог благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Татьяна Панюшева. Источник такого предвзятого отношения — в стереотипах о наследственности, в представлениях о том, что приемные дети якобы испорченные.

«Пример из недавней практики: приемной маме соседка по этажу сказала фразу вроде “поразвели тут детдомовских“, — говорит психолог. — Понятно, такое могло быть сказано и в присутствии ребенка. Когда дети в силу внутренних переживаний находятся в неустойчивом состоянии, контекст сильно влияет — является ли среда подушкой безопасности, источником поддержки, или несет лишний негатив».

Другая распространенная реакция — жалость по отношению к приемным детям. Как говорит Татьяна Панюшева, ни одна из крайностей не полезна: «Конечно, у приемных детей часто есть сложности в общении с людьми, эти трудности связаны с пережитым травматическим опытом. Исключать этих детей из общества, гнобить или проявлять только жалость — жалость ведь тоже может сильно обижать! — это не способ [решения проблемы]. Необходимо понимание, что приемная семья делает большую работу, что этому надо способствовать и помогать».

Задеть ребенка могут не только резкие слова, но и лишние вопросы — например, про настоящих родителей, — особенно от малознакомых людей, соседей или одноклассников. «Такие вопросы сами по себе ребенка ранят просто потому, что он сам имеет право решать, где о нем говорят, а где нет», — подчеркивает Татьяна Панюшева.

6 шагов, которые нужно сделать, прежде чем решиться на приемного ребенка

Если травля — систематическое агрессивное поведение при условии неравенства сил — уже началась, остановить ее может только слаженное вмешательство взрослых — родителей и учителей.

В ситуации травли важно не обвинять ребенка, травля — это всегда проблема группы, говорит Лилия Брайнис. Ее причины связаны с тем, что дети не умеют общаться на равных либо перенимают установки взрослых.

Приемные родители обязательно должны встать на сторону ребенка, обеспечить ему поддержку и чувство безопасности, указывает Наталия Мишанина. «[Нужно] обзавестись союзниками в школе: классный руководитель, психолог, социальный педагог, — рекомендует психолог. — Обеспечить поддержку в школе, чтобы приемный ребенок знал, кому он может довериться».

Важно, чтобы вмешательство взрослых было не единоразовым, а последовательным: требуются профилактические меры по работе с классом, чтобы атмосфера в нем менялась и не было объединения группировок против слабых детей, говорит Татьяна Панюшева. «Пример конструктивных отношений должны нести учителя, — добавляет Наталия Мишанина. — Создавать в классе благоприятную обстановку с помощью демонстрации принятия любого».

В идеале ответственность за интеграцию приемного ребенка должна взять на себя вся школа, считает руководитель образовательного проекта «Шалаш» по развитию учебных навыков для детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, Лилия Брайнис. Классный руководитель должен поработать с родителями будущих одноклассников ребенка и рассказать, что будет происходить.

«Родители — очень тревожные люди, которые не любят, когда их дети сталкиваются с чем-то неизвестным. Часто звучит позиция: почему этот ребенок будет мешать моему ребенку учиться?» — приводит пример Лилия Брайнис.

«Уберите этого неудобного ребенка!»

Задача классного руководителя — объяснить родителям, что каждому ребенку важно научиться принимать новые, непонятные для них явления в обществе. «Речь не о том, что все дети должны дружить друг с другом, а о вежливом сосуществовании», — говорит психолог.

При этом, как подчеркивают эксперты, есть исследования, которые доказывают, что участие в ситуации травли — жертвой, агрессором или свидетелем — влияет на психическое здоровье. Это может обуславливать проблемы с вниманием и мотивацией, а ситуация травли повышает уровень тревожности всех вовлеченных. В таком случае в общих интересах сделать так, чтобы группа детей была разнородной и принимала разных людей, считает Лилия Брайнис.

Однако учитель не должен решать за ребенка, какую информацию о нем и в каком объеме сообщать его сверстникам — в частности, информацию о том, что ребенок приемный. По мнению экспертов, это решение может принять только сам ребенок и его приемная семья, иначе откровенность может навредить. Такой пример был в практике Татьяны Панюшевой: в начальной школе классный руководитель собрала одноклассников ребенка, рассказала, что мальчик приемный, и призвала его пожалеть. «Для ребенка это была не поддержка, а предательство, — поясняет психолог. — Совершенно другая история могла бы быть, если бы учительница перед этим спросила самого мальчика или по меньшей мере его родителей, чтобы узнать, не против ли они. Если да — нужно сообщить с участием самого ребенка, подыскать правильные слова».

Я начала писать о своем приемном материнстве пять лет назад. В то время у меня было двое приемных детей. А еще у меня было куда больше оптимизма и куда меньше опыта. Первый текст я написала по просьбе моих друзей, которые тогда работали в журнале «Сноб». Я рассказывала им о том, как собирала документы, общалась с опекой, ездила в детдом, — о том, чего я ожидала и как все оказалось в реальности, — и в какой-то момент они сказали: «А напиши об этом». Я и написала. Сначала одну статью, потом еще одну, и еще, и еще. Сейчас я перечитала эти тексты с изрядной долей скепсиса. Я кажусь себе такой наивной! И такой легкомысленной.

Когда речь зашла о том, чтобы издать эти статьи в виде книги, я настроилась их переписать. Убрать благоглупости, добавить язвительности. Так будет честнее. Но потом я подумала, что переписывать прошлое вовсе нечестно. Ведь тогда я видела все именно так. Я была веселой, отчаянной, полной энтузиазма. Я верила, что любовь творит чудеса. Когда мне говорили о том, что у меня на глазах розовые очки, я думала: что с этими людьми не так? почему они настроены так мрачно?

Теперь я сама настроена довольно мрачно. И уже не верю в то, что любовь творит чудеса. То есть иногда, безусловно, творит. Но в случае с приемными детьми все гораздо сложнее. Предупреждали ли меня об этом? О да. Верила ли я в это? О нет. Да ладно вам, дети как дети. Да, травмированные и несчастные. Но и сами-то мы не так уж благополучны. Не надо нагнетать. Давайте решать проблемы по мере их поступления. Чуть больше терпения — и все получится.

Что-то, конечно, получится. Но не со всеми. И уж точно не всё.

При этом у меня и сейчас нет сомнений в том, что все дети должны жить в семье. Потому что именно детские дома, приюты и прочие сиротские учреждения деформируют психику ребят и не дают им развиваться, лишают их возможности стать обычными людьми. И вытащить оттуда хочется совершенно всех. Но иногда жизнь с таким травмированным ребенком — это очень тяжелая работа. И делать ее можно только при большой поддержке.

Увы, в наших реалиях такая поддержка — огромное везение. Обычно приемным родителям приходится разгребать все беды в одиночку. Часто, вместо того чтобы помочь им справиться с трудной ситуацией, именно их обвиняют во всех грехах. Все это бывает невыносимо. И провалы неизбежны.

Но я могла этого и не узнать. И продолжала бы считать, что любые проблемы решаемы, а любовь творит чудеса. Потому что с моей старшей приемной дочкой именно так и вышло. Все проблемы так или иначе решились, к нашей семье она очень привязалась, отличная девчонка, я ею бесконечно горжусь. Хорошая история, правда? Если бы я ею ограничилась, моя вера в себя и в свои возможности осталась бы незыблемой, как скала. И мы были бы образцовой приемной семьей.

Вот только я не ограничилась. И узнала много грустного. Что ж теперь делать.

Пусть старые статьи все же остаются такими, какие они есть. Да, сейчас я смотрю на многое иначе, но факты в моих заметках не искажены, я всегда старалась быть честной. Зато как впечатляюще менялись мои настроения и взгляды! Я так бодро начинала — а под конец совершенно потеряла почву под ногами, иссякло даже мое неиссякаемое чувство юмора. Но это и есть тот опыт, которым важно поделиться. В случаях, когда мне показалось необходимым что-то прояснить и дополнить с позиции сегодняшнего дня, я даю комментарии в сносках.

И хотя это движение души не только логично и благородно, но и здесь есть свои сложности. Желание помочь не должно опираться на эмоции и особенно на такое чувство, как жалость.

Жалость так же, как и многие другие чувства, крайне недолговечна, и строить на ее основе семью опасно. Жалеть можно день, неделю, месяц и даже год, но рано или поздно она проходит, а ребенок остается. Как быть дальше, если помимо жалости не было или не возникло душевного родства? К тому же жалость предполагает от ребенка ответное чувство — благодарности. Однако многим детям, выросшим в учреждениях и не видевшим нормальных семейных отношений поддержки еще надо учиться такому чувству, а вот проявление жалости им хорошо знакомо и обычно вызывает у них неприятие или попытку использовать «жалельщика» в своих интересах. Они быстро понимают, что могут этим манипулировать и таким образом добиваться своего — внимания, игрушек, денег – это развивает иждивенчество, но никак не уважение и благодарность к поймавшимся на крючок жалости родителям.

Случается, усыновители просто приносят себя в жертву ребенку. Жертвенность предполагает отдачу всех сил и возможностей в ущерб себе и, вероятно, другим членам семьи, и хотя на первых порах она помогает ребенку, но потом приводит к огромным разочарованиям и семейным трагедиям. Дети, выросшие в жертвенных семьях, либо перенимают стиль жизни родителя (чаще это происходит в неполных семьях) и потом сами становятся жертвами, аутсайдерами (а какому родителю хочется желать такой судьбы собственному ребенку?), либо к подростковому возрасту происходит обратное — ребенок, убедившись, что родители отказывают себе в угоду ему, как говорится, садится на шею и превращается в потребителя и эксплуататора. Да и родитель оказывается в ситуации, когда вынужден жаловаться: «я вложила в него все, отдала душу, пожертвовала карьерой, тем-сем, а он, неблагодарный…».

Попытки строить долговременные отношения на жалости или самопожертвовании деструктивны, часто именно они являются причиной конфликтов в семье в подростковом возрасте и последующих отмен усыновлений. Реальная же помощь ребенку возможна только через дружеское сочувствие, сочетание интересов всех членов семьи, а не через жертвенность и тем более жалость.

Помимо перечисленных вариантов, важно избежать еще одной общей крайности — существует стиль отношения родителя к ребенку, называемый «замещающий ребенок». Он не является специфическим по отношению только к приемным детям, а распространяется на любого ребенка (приемного или кровного), появившегося в семье после гибели или взросления и ухода в жизнь, отдельного проживания сына /дочери, после развода и других подобных ситуаций. «Замещающий ребенок», по неосознанному или осознанному ожиданию родителей, должен преуспеть не только за себя, но и «за того парня». Таким детям отдают слишком много сил, их любят за двоих, от них многого ожидают и требуют. И, как ни странно, чаще всего такая любовь не идет им на пользу. Для детей это слишком тяжелый груз, особенно если ребенок ощущает завышенность требований, но не знает причин. То же самое может произойти и с приемным ребенком, который стартует в заведомо проигрышной ситуации, но обязан хорошо прожить жизнь и удовлетворить ожидания родителей за двоих.

Как видите, все очень не просто. Большинство специалистов склонно относить ситуацию с усыновлением после утраты к наиболее тяжелым случаям с пессимистичным прогнозом. Однако нам представляется, что успешное усыновление возможно, хотя и требует значительно более длительных сроков ожидания и психологической подготовки. Возможно, придется пойти на некоторые уступки в своих намерениях и взять ребенка иного, нежели планировалось ранее.

Усыновление — процесс сам по себе трудоемкий, часто морально тяжелый, особенно если ставит перед выбором, какого ребенка взять. В ситуации, когда поступками больше руководят эмоции, чем разум, можно легко совершить ошибку и взять ребенка, поднять которого усыновитель не в силах. Чтобы не оказаться в плену рассмотренных нами проблем и постараться стать счастливой семьей, прежде всего, не нужно спешить. Ничего хорошего не делается наспех! Избежать ошибок можно только позволив себе переболеть случившееся, трезво и честно оценив свои посылы и силы, хорошо подготовившись к новому этапу жизни.

Говоря об усыновлении, мы подразумевали любые формы приема ребенка в семью. Все сказанное верно и для опеки, и для патроната, и для приемной семьи.

Некоторые рекомендации:

усыновленные дети всегда жестоки?

Из ближайшего круга у нас не было никого с таким опытом, но из знакомых было несколько семей. В частности, моя бывшая коллега семь лет назад взяла семилетнюю девочку с синдромом Дауна, имея своих двух кровных детей. И тогда я думала: «Ого, это люди какой-то другой породы и стержня», — а вот сейчас понимаю, что нет в этом ничего невероятного. То есть это прекрасный поступок и очень правильный, но теперь я не назвала бы его геройским. Теперь мне это кажется абсолютной нормой — брать ребенка. И нормально брать не самого простого.

Опасений особых не было. Были какие-то ожидания, было четкое понимание, чего мы не потянем — и значит, не будем брать направления на таких детей. До ШПР муж хотел обязательно ребенка-отказника, без предыдущего травмирующего опыта в другой семье. Не хотел как бы конкурировать с предыдущими родителями. А после ШПР, где нам в подробностях объяснили, чем опасно расстройство привязанности, которое чаще всего как раз бывает у детей-отказников в роддоме, которые задержались в системе, а также у тех, кто попал в систему в раннем возрасте, мы приняли решение искать ребенка, который первые месяцы или год провел в семье. У такого ребенка есть возможность перенести свою привязанность на других людей.

И у нас было четкое видение, какого ребенка мы хотим принять в семью к нашим двум дочкам, на тот момент им было 8 лет и 4 года. Мы хотели девочку годовалую или двухлетнюю, «национальную», как говорят кандидаты в усыновители. Нам не важно было, славянской внешности ребенок или нет, похож на нас или нет, потому что мы не собирались хранить тайну усыновления все равно.

И конечно, ни в первый, ни во второй раз все получилось совсем не так.

Для детей вообще многие вещи более естественны, чем для нас. Это у взрослых сразу вопросы: а зачем вам эти сложности, а почему сами не рожаете, а что вы думаете про гены? А дети просто принимают ситуацию. Мы подробно рассказывали обо всех своих шагах, дочки знали, куда мы ходим раз в неделю на занятия и зачем. Их даже звали на собеседование в ШПР, когда оценивали ресурсы семьи на индивидуальных встречах с психологом. Потом дочки смотрели базу детей вместе с нами и, конечно, готовы были всех забрать.

Муся, старшая, видела меня беременной Лялей и помнит это хорошо. Она понимала, какие разные пути детей в семью бывают. А младшая, Ляля — ей было четыре. Для нее, по сути, появление ребенка просто «вот, сходили куда-то и принесли» выглядело даже более естественным, чем беременность и роды, с которыми она не встречалась вблизи. И когда мы уже забрали Сюсю, мы летели в самолете из отпуска, и Ляля, идя по проходу, сказала громко: «Вот когда мы возьмем еще одного ребенка, мы сможем занять весь ряд в самолете!» И все вокруг, конечно, засмеялись: «Возьмем ребенка, как мило!» А я подумала, что для нее это теперь и есть самый естественный путь появления ребенка в семье.

Это очень хороший опыт и очень важный. Я много читала и смотрела — от Петрановской до форумов и фильмов, но занятия в группе имеют вообще другой эффект. На занятиях рассказывают о теории привязанности, о развитии ребенка — правильном и при депривации; о травме и проживании травмы. Все это можно прочесть самостоятельно, конечно. Но помимо теории, там много обсуждений и групповых упражнений (к примеру, по ролям мы разыгрывали сцены разговора кандидатов в усыновители с главврачом дома ребенка, где присутствуют нянечка и младенец, которого хотят усыновлять). Групповая динамика как-то усиливает все переживания.

Там рассказывают и об адаптации, но мне кажется, недостаточно. Не то чтобы я не знала чего-то в результате на момент адаптации с Сюсей и Сашей, но почти все я почерпнула из блогов и реальных историй усыновителей. В ШПР этот блок недостаточно красочный. Хотя совсем не все из нашей группы к концу курса решились взять ребенка, и даже не всем дали положительное заключение.

Мы несколько раз разговаривали по видео с Сашей, звонили и писали воспитателям, нам присылали ее фотографии. Ну, само собой, ребенку сложно разговаривать по видеосвязи с какими-то незнакомыми взрослыми, так что больше разговаривали воспитатели, а Сашка просто смотрела на нас, запоминала. И конечно, очень ждала, что ее заберут. Там все дети этого ждут.

Лететь в Забайкальский край далеко, и мы хотели все сделать за один приезд. Опека там была замечательная, все сделали удаленно — и поставили на учет, и оформили документы, во всем пошли навстречу. Сложность еще в том, что летели мы в Читу, опека была в двух часах от Читы, а детдом еще в сорока минутах в сторону, все это по зимним трассам в дикий холод, а мы еще и с Сюсей летели, чтобы не оставлять ее бабушкам, она пока не привыкла без нас ночевать. К счастью, нашлись замечательные люди, родственники подписчицы моей, которые устроили нам в Чите невероятное гостеприимство — везде возили, поселили в гостинице, отвезли до опеки и до детдома и вообще опекали нас, как родных. Так что все это адское путешествие с джетлэгом и младенцем на руках за чужим, в общем-то, ребенком, прошло прекрасно.

Конечно, мы боялись, как все пройдет. А вдруг она вообще с нами откажется ехать? Чужие люди притащились же. А вдруг она будет нас бояться? А вдруг она нам не понравится? Но на это муж сказал: она же нам уже понравилась. А остальное как-то само рассосалось. Саша очень ждала и прямо прыгнула мне в руки, когда ее воспитательница завела в кабинет, где мы подписывали бумаги.

Лондин немного удивилась тому, что мать не стала говорить ей, что она ее родная дочь, и пытаться как-то успокоить девочку. Потому она ответила первое, что пришло ей в голову: «Никто не сказал. Я сама догадалась!» Девочка все еще думала, что мама сейчас обидится на ее злые слова или убедит ее в том, что Лондин не права. Но та сказала, что им нужно серьезно поговорить, и попросила подругу Лондин, которая была свидетельницей этой ссоры, уйти домой.

Первый раз Олеся стала мамой почти десять лет назад. Данила был долгожданным мальчиком. А в 2014 году в семье появился еще один сын — Егор (имя изменено по просьбе героини). Годовалого малыша Олеся с мужем, Олегом, взяли из Дома ребенка. Почему они сделали это? Односложным ответом не обойтись.

— У меня было огромное желание еще раз стать мамой. Оно захватило меня полностью, все остальное ушло на второй план. Ты работаешь на кого-то, зарабатываешь деньги и тратишь их, день за днем одно и то же. А для чего все это? Для кого ты живешь? Вот какие вопросы задавала я себе, — искренне признается Олеся. — В какой-то момент пришло осознание, что есть дети, которые больше всего на свете нуждаются в родителях. Я безумно хочу стать мамой, а они с такой же силой хотят попасть в семью. Так что же мне мешает?

Наталья и Дмитрий придерживаются более традиционных взглядов. 50-летние супруги уважают «тайну усыновления», стараясь не афишировать перед посторонними, что появившаяся в семье девочка — это не их биологический ребенок. Корреспонденты Onliner.by с пониманием отнеслись к просьбе героев не снимать лица на камеру.

— Мы не храним тайну, это невозможно. Нашей Анечке было почти 6 лет, когда ее удочерили, поэтому знают не только родственники и близкие друзья, но и соседи, коллеги, знакомые. Такое не утаишь. Мы просто не афишируем это. Если посчитаем нужным рассказать кому-то из новых знакомых, мы это сделаем.

Спустя полгода мы отвели Анютку в танцевальную студию. Недавно педагог мне сказала: «Ваш ребенок хуже всех». Что же мне, говорить: «Ой, это удочеренный ребенок, он не наша кровиночка»? И тогда нас пожалеют и посочувствуют? Я сказала педагогу: «Спасибо. Мы будем работать и стараться». Хотя одна из знакомых усыновительниц говорила по этому поводу так: «Пусть знают. Если что не так — мы ж ни при чем, не виноваты. Это гены». Удочерив девочку, мы осознанно взяли на себя ответственность и за нее, и за ее гены тоже, — говорит Наталья.

Ольга и Александр стали родителями 3 года назад. Просто в какой-то момент решили, что устали быть вдвоем: 11 лет вместе — хотелось с кем-то разделить свою жизнь. Так в семье появился полуторагодовалый Никита. Решение об усыновлении было непростым, но, судя по всему, честным по отношению к себе и к мальчику.

— Почему мы усыновили ребенка? Да все просто. Банальная физика. У нас не было возможности самим стать родителями, поэтому приняли такое решение. Три с лишним года назад знакомая записала нас на подготовительные курсы в Национальный центр усыновления. Услышав и увидев все собственными глазами, мы окончательно решили, что Новый год — 2014 хотим встретить втроем, — вспоминает Александр.


Похожие записи:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.